Пророков Книги - это...

ПРОРОКОВ КНИГИ — пятнадцать книг, написанных от лица пророков и входящих во второй раздел еврейской Библии, или Танаха, — Невиим (Пророки; см.). Их авторы, давшие названия книгам, получили наименование "письменных" пророков, так как первыми записали свои пророческие речи и видения. В Танахе они образуют особый подраздел — Поздние (Последние) Пророки — и делятся на две группы: три великих пророка — Йешаяѓу (Исаия), Йирмеяѓу (Иеремия) и Йехезкель (Иезекииль) и двенадцать "малых" пророков, чьи книги образуют в иудейском каноне единую книгу — Двенадцать (иврит. Шнейм-асар, арам. Трей-асар — "двенадцать"): Ошеа, или Ѓошеа (Осия), Йоэль, или Иоиль, Амос, Овадья, или Авдий, Йона, или Иона, Миха, или Михей, Нахум, или Наум, Хаввакук, или Аввакум, Халгай, или Аггей, Цефанья, или Софония, Зехарья, или Захария, Малахи, или Малахия. В христианском каноне пророческие книги расположены в том же порядке, что и в Танахе — за исключением Книги пророка Даниила, которая находится в еврейской Библии в третьей части канона — Писания, в то время как в христианской Библии она размещена после Книги пророка Иезекииля. Кроме того, все книги "малых" пророков считаются самостоятельными и завершают Ветхий Завет.

Пророческая книга — один из самых уникальных жанров, рожденных древнееврейской словесностью и не находящих себе аналогов в соседних литературах. Становление этого жанра необъяснимо вне контекста развития религиозной и философской мысли, вне пророческого движения — единственного в своем роде феномена, стоявшего в центре духовной жизни евреев в 8—6 вв. до н. э. Это было время кризиса, обострения междоусобиц и социальных противоречий, время гибели Северного Израильского царства, а затем и Иудеи под напором ассирийцев и вавилонян. Это было время упадка духа и отчаянного сопротивления ему, время трагических испытаний веры. Оно и вызвало к жизни пророков, противостоящих духовной анемии и распаду, вновь и вновь напоминающих об этической сути Союза (Завета) с Всевышним. Ужасаясь бездне морального падения, пророки внедряли в народное сознание чувство вины перед Господом, заставляли рассматривать все внешние напасти как закономерное следствие внутренней ущербности и недостаточной верности Всевышнему и тем самым помогали выстоять в жестоких испытаниях истории, ибо приятие (безоговорочное) справедливости Божьего наказания несло в себе обещание великих благ, если верность высокому Союзу будет восстановлена.

Умение предвидеть будущее — лишь один из аспектов пророческого дара, и далеко не самый главный. В свое время П. Я. Чаадаев писал: "Те много ошибаются, кто пророчества Св. Писания почитают простыми предсказаниями, предвещанием будущего, и ничем больше. В них заключается учение; учение, относящееся ко всем временам". Пророк в библейском понимании этого слова вряд ли может быть поставлен в один ряд со всякого рода экстатическими прорицателями, известными нам в различных культурах Средиземноморья и Ближнего Востока. Он тот, кто наделен тончайшим внутренним, нравственным слухом, позволяющим ему слышать голос Творца, звучащий в глубинах человеческого духа — там, где по мысли Мейстера Экхарта человек обретает Бога. Он тот, кто способен стоять лицом к Лицу с Богом, как личность с Личностью, кто несет людям осмысленную весть (ведь только ее, а не умоисступленный экстатический бред можно было предать записи), несет Слово Божье. Не случайно одна из возможных этимологий ивритского слова нави, обычно переводимого как "пророк", — "призванный" — призванный Самим Господом возглашать Его волю. И недаром Амос, первый из известных нам письменных пророков, скажет в ответ священнику Амации (Амасии), повелевающему ему удалиться из Бет-Эля (Вефиля) и пророчествовать в Иудее: "Я не пророк и не сын пророческий. Я был пастух и ухаживал за сикоморами. И взял меня Господь от стад овец, и сказал мне Господь: иди, пророчествуй народу Моему, Израилю!" (Амос 7:14—15; здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, перевод наш. — Г. С.). Тем самым Амос хотел подчеркнуть, что он не учился у прорицателей и не принимал посвящения от людей; пророком его сделал только Господь. В этом проявился один из существеннейших аспектов иудейского и — шире — библейского миросозерцания, религии Откровения.

И прежде, в языческих культурах, человек искал благоволения богов, вопрошал оракулов, пытался умилостивить божество жертвами — в первую очередь, для своего блага. В любом случае попытка контакта с божеством исходила от человека. В Танахе — и в этом проявляется одна из существеннейших черт древнееврейского миросозерцания — начало Диалога всегда принадлежит Богу, который кровно заинтересован в человеке. Именно Он вновь и вновь обращается к людям, посылает к ним пророков. Итак, пророк — посредник в общении между Богом и избранным Им народом, между Богом и всем человечеством. И хотя в Израиле и Иудее также были известны прорицатели, впадающие в состояние экстаза, кружащиеся в исступленной пляске (в тексте Танаха они именуются бней га-невиим — "сыны пророческие"), хотя пророки в библейском понимании слова тоже часто прибегали к юродству и странным поведением ошеломляли людей, по сути их задача — совершенно иная, нежели простое предсказание будущего. Пророк всегда стремится образумить, наставить на путь истинный. Ему крайне важно, как отзовется его слово в душах людей, хотя изначально он не должен рассчитывать на скорое понимание. Пророки пользовались огромным авторитетом, хотя никто — ни царь, ни первосвященник, ни сам народ — не мог назначить пророка. Его мог призвать только Господь.

Речь идет об особой избранности, связанной не с дарованием привилегий, но с тяжкой, высокой и ответственной духовной миссией. Именно пророки первыми заговорили о равенстве всех людей перед Богом, о том, что Господь — Судия всех народов земли, а Израиль взыскан особым вниманием Бога не потому, что от природы он выше или лучше других народов, а потому, что Господь доверился ему. Поэтому и спросится с него самой высокой мерой. Пожалуй, точнее и лаконичнее всего выразил это пророк Амос: "Только вас признал Я из всех племен земли, потому и взыщу с вас за все беззакония ваши" (Амос 3:2; Синод. перевод; далее — СП); в оригинале на месте слова "признал" стоит [йадати] — "узнал", "познал". С этим связана и высочайшая ответственность народа, о которой говорили все пророки, начиная с Моше (Моисея), — ответственность, требующая безграничной преданности Богу и предельного напряжения духовных сил. И пророки обрушивали на свой народ грозные инвективы, обвиняя его в страшных грехах не потому, что именно этот народ был скопищем и прибежищем всех мыслимых и немыслимых прегрешений, но потому, что хотели видеть его достойным избрания, хотели ощущать его неослабевающую нравственную волю. Они сами и были высшим воплощением этой нравственной воли.

Пророческое сознание, — несомненно, новая ступень на пути Богопознания, постижения того, что было открыто в Торе, новая стадия монотеистического сознания. Однако пророки ни в коей мере не считали себя основателями новых религиозных учений. Они заявляли, что продолжают дело, начатое Моше. Действительно, все черты израильского профетизма (от греч. "пророк"; букв.: "тот, кто говорит от лица другого") уже содержались в проповеди великого пророка, принесшего с Синая Скрижали Завета. Но чтобы высокая суть этического монотеизма Моисея стала доступна народному сознанию, чтобы она была очищена от неизбежного в языческом окружении налета идолопоклонства и народных суеверий, понадобился некий духовный скачок, который и совершили пророки. Они вели упорную борьбу за свой народ, и эта беспримерная борьба сопоставима только с той, которую выдержал Моисей за время блуждания в пустыне.

Пророки приходят в то время на общем горизонте человеческой культуры, которое многие мыслители считают переломным, "осевым" (терминология немецкого философа К. Ясперса). Условно — это середина 1-го тыс. до н. э., когда оформляются основные религиозно-этические и философские учения, определившие облик последующей цивилизации. Все они связаны с приходом выдающихся личностей, словно рассеивающих мрак архаической анонимности: Будды в Индии, Заратуштры в Древнем Иране, Лао-цзы и Конфуция в Китае, Пифагора, Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля в Греции. Все они объединены стремлением найти первоначала мира, прикоснуться к тайне сокровенной Божественной Сущности, Высшей Реальности. Но так или иначе все эти учения содержат значительные черты языческого миросозерцания. Очень близко подходит к монотеизму религия Заратуштры (см. Зороастризм), но акцентирование в ней злого начала превращает ее в дуализм, в своеобразное "двоебожие". И только пророки наиболее полно и осознанно исповедовали монотеизм — без всякой дани язычеству или пантеизму.

Многим мыслителям этого времени (напр., греческим ионийским философам — Анаксимандру, Анаксимену, Фалесу, Анаксагору) свойственны поиски единого первоначала, общемирового закона. Но пророки воспринимали Всевышнего не как безликое Первоначало, но как живую Личность, как Бога Живого. Диалог человека с этой совершенной Личностью, стремящейся приобщить человека к Своему совершенству, и придает в глазах пророков смысл существующему миру. Именно понимание осмысленного, направленного движения мира (а не гигантского вращения по кругу) — главное, что отличает мировидение пророков от всех философских систем Древности. В их книгах впервые выражено напряженное чувство историзма. "Пророки первыми увидели несущееся вперед время, им открылась динамика становления твари. Земные события не были для них лишь пеной или скоплением случайностей, но историей в самом высоком смысле этого слова. В ней они видели исполненную мук и разрывов драму свободы, борьбу Сущего за свое творение, изживание демонического богоборчества. Конечная цель истории — полное торжество Божественного Добра" (А. Мень).

Пророков существенно отличало от всех других религиозных мыслителей и философов также представление о Богопознании. Для мистиков (напр., в буддизме) приближение к Божеству мыслилось как выход из пределов собственного "я", как переход в потусторонний мир. В противоположность им греческие философы говорили о возможности постижения Божества по сю сторону бытия — рациональным путем. Пророки выбирали иной — не чисто мистический и не сугубо умозрительный — путь. Они просто жили в присутствии Всевышнего, "ходили перед лицом Его". Бог был для них непостижимой Тайной, к которой человеку суждено вечно приближаться через любовь к Нему.

Пророческие книги написаны от первого лица, но это лицо — особого рода: "Я" Творца, говорящее через "я" пророка. При этом пророки как нельзя лучше понимали, что овладевший ими Дух — иной, превышающий их собственное "я" (поэтому и пророческий дар осознавался как дар великий, но и опасный, как служение вопреки всему, даже себе, свыше собственных сил). Пророк ни на мгновение не забывал, что он лишь проводник Высшей воли. Это тем не менее не означало, что он становился всего-навсего медиумом, лишенным собственной воли и сознания. Даже в момент наивысшего экстатического напряжения пророк не утрачивал самосознания, и только таким образом он мог стать соучастником замыслов Бога, Его партнером по диалогу. "И услышал я голос Господа, говорящего: "Кого пошлю Я? Кто пойдет для нас?" И сказал я: вот я, пошли меня", — пишет великий пророк Йешаяѓу (6:8). Крайне важно, что перед нами не экстатическое растворение личности в Божестве, связанное с выходом за пределы собственного сознания, но встреча двух личностей, воля которых свободна, начало нового (и бесконечно длящегося) диалога между "я" и "Вечным Ты" (в терминологии М. Бубера). Отношение "я — Ты" в пророческих книгах трансформируется в "я — Я", в котором эти два "я" не сливаются, но остаются самими собой, образуя феномен "двуединого" сознания.

"И было ко мне слово Господа", — так начинаются многие пророческие книги. Значит ли это, что пророк слышал вполне материальные звуки, которые он записывал под диктовку? "Против такого предположения, — пишет А. Мень, — достаточно свидетельствует индивидуальный стиль библейских авторов. Голос Божий был внутренним голосом, звучавшим в той глубине духа, где, по словам Мейстера Экхарта, человек обретает Бога; и лишь после этого Откровение силами души и разума претворялось в "слово Господне", которое пророки несли людям". Пророки всегда оставались личностями со своим неповторимым индивидуальным обликом, и этот облик навсегда отпечатался в их книгах. Быть может, впервые в мировой литературе человек говорил о себе и о своем пути в мире с такой достоверностью и откровенностью. Несомненно, пророки — первые творческие индивидуальности в древнееврейской литературе (знаменательно, что примерно в это же время в Греции рождаются Гомер и Гесиод, первые лирические поэты — Архилох, Тиртей, Алкман, Алкей, Сапфо и другие, в авторстве которых невозможно сомневаться). "Амос, пастух из Текоа, и его греческий современник Гесиод, пастух из Аскры, — это конкретные имена живых людей, уже вычленившихся из безличного предания" (С. С. Аверинцев). Даже самая радикальная библейская критика не сомневается, что пророческие книги написаны теми лицами, которым они приписываются, настолько эти конкретные человеческие лица проступают сквозь страницы их книг, настолько приведенные в них факты, упоминаемые события подтверждаются внешними, внебиблейскими источниками. Это касается книг пророков Амоса, Осии, Михея, Наума, Софонии, Аггея, Малахии, Иеремии, Иезекииля, первых 39 глав Книги пророка Исаии. Неизвестному автору (или, возможно, двум) принадлежит заключительная часть Книги пророка Исаии, трем авторам приписывают Книгу пророка Захарии, ничего не известно о пророках Авдии и Иоиле. Книга пророка Йоны, хотя она и входит в раздел "Пророки", не имеет отношения к жанру пророческой книги, но, скорее, связана с жанром притчи.

Пророки, несмотря на то, что среди них были выходцы из самых разных слоев общества (царедворцы, священники, пастухи, писцы), отличались необычайной многогранностью познаний и талантов, широтой культурного горизонта. Они всегда находились в самой гуще событий, и поэтому их книги не могут быть поняты вне культурного и исторического контекста той эпохи. Сознавая себя посланцами Господа, пророки не могли оставаться безмятежными и равнодушными, не могли молчать, даже когда молчание было залогом их собственного спасения.

Главное, что объединяет всех пророков, что составляет сердцевину их учения, — примат этики над культом, бессмысленность и ненужность культа, если он не покоится на подлинном нравственном чувстве, на любви к Богу и к ближнему. Пророки учили, что обряды и предписания не столь уж важны для Бога. Гораздо важнее нравственность, милосердие, сострадание. Бесполезно пытаться обрести милость Бога ценой жертв и обрядов: так можно "откупиться" от языческих богов, служение же Единому Богу требует внутренней цельности, чистоты, собранности воли, устремленности ее на добрые дела. Вот почему великий пророк Исаия открывает свою книгу грозными и укоряющими словами Господа: "Не носите больше даров тщетных; // курение отвратительно для Меня... // И когда вы простираете руки ваши, // Я закрываю от вас очи Мои; // и когда вы умножаете моления ваши, // Я не слышу: ваши руки полны крови. // Омойтесь, очиститесь; // Удалите злые деяния ваши от очей Моих; // перестаньте делать зло; // Научитесь делать добро; // ищите правды; спасайте угнетенного; // защищайте сироту; вступайтесь за вдову". (Ис 1:13, 15—17. — СП).

С особенным негодованием пророки обрушивались на сильных мира сего, на богатых и власть имущих, усматривая в их действиях причину грядущих народных бедствий, причину Божьего гнева: "Вы, что суд превращаете в яд // и правду повергаете во прах!.. // За то, что вы гнетете бедняка // и поборы хлебом берете с него, // вы построите каменные дома, // но вам не придется в них жить..." (Амос 5:7, 11; перевод С. С. Аверинцева).

Пожалуй, впервые на горизонте древних культур так остро и прямо был поставлен вопрос о социальной несправедливости, о необходимости ее искоренения. И судьба народа, по мысли пророков, определяется исключительно его моральными достоинствами и способностью достичь социальной справедливости. Пророки бесстрашно изрекали беспощадные истины земным властителям и всегда были готовы к жертве во имя справедливости (так, не случайно в более позднее время возникли легенды, зафиксированные внебиблейскими источниками, о том, что Амос и Иезекииль были убиты теми, кого они обличали, а Исаия был распилен деревянной пилой по приказу неправедного царя Манассии). Пророки действительно часто подвергались гонениям, но при этом обладали не вызывающим сомнения авторитетом, и даже цари, не ладившие с пророками, вынуждены были прислушиваться к ним и в трудную минуту обращаться за советом.

Рука об руку с грозными пророчествами о неотвратимости Божьего наказания, которое обрушится на народ, допустивший в сердце идолов, а в жизнь — несправедливость, идут нежные пророчества утешения: спасение придет через осознание собственной вины и покаяние, страдание станет искуплением. Пророки призывали всегда искать вину внутри себя. Народные бедствия объяснялись ими как следствие внутренней вины (а, как известно, там, где выше ощущение вины, выше и праведность), как следствие нарушения Завета, и тем сильнее была надежда на его восстановление и обретение милости Господа.

Для пророческих книг крайне важна мессианская идея. Размышляя о судьбе своего народа и судьбах всего человечества, пророки видели конечный смысл истории в установлении всеобщего мира и гармонии, в приходе всех народов к Единому Богу. Осуществится это в эпоху, когда придет Машиах, или Мессия, чтобы совершить Высший суд и установить вечную справедливость. При этом пророки опирались на пророчество Натана (Нафана), данное Давиду, но именно у "письменных" пророков (и в первую очередь у Исаии и Иеремии) мессианская идея преодолевает национальные рамки и приобретает вселенский, универсальный характер. Несмотря на трагичность и даже мрачность тона, пророческие книги остаются одними из самых оптимистических в мировой литературе: пророки предлагали оптимистическую концепцию истории; наблюдая падение человека, они верили в возможность его восхождения из бездны; яснее ясного видя зло, они верили в его преодоление.

Неся слово Божье народу, пророки неистово и щедро использовали весь арсенал доступных им поэтических средств, чтобы выразить невыразимое — чудо Божественного Откровения. Они были прирожденными поэтами. В их книгах доминирует ритм — главный структурообразующий элемент стиха — тонический ритм, пронизывающий всю древнееврейскую поэзию, подкрепленный образными и синтаксическими параллелизмами. Пророческие книги поражают разнообразием регистров — от ораторских интонаций народного трибуна до проникновеннейших лирических интермеццо, от торжественных гимнов до скорбных плачей. Это связано с уникальным жанровым синкретизмом пророческой книги — своеобразной поэмы-проповеди, в которой органично сочетаются элементы лирические и эпические, повествовательные (элементы хроники, автобиографии). Очень часто пророки обращаются к притче — и в виде поэтического афоризма, философской сентенции, и в виде образного уподобления целой ситуации, и в виде короткого сюжетного рассказа, содержащего иносказание. В последнем случае часто используются аллегорические образы, как в песне-притче о винограднике, посаженном Возлюбленным Другом, которую пропел в Иерусалимском храме пророк Исаия: "Был у Друга моего виноградник // на плодородном холме. // И окопал Он его, и очистил от камней, // и засадил лозою отборной, // и выстроил башню посреди него, // и давильню для винограда высек в нем. // И надеялся Он получить виноград, // а тот дал плоды дикие" (Ис 5:1—2; перевод наш. — Г. С.).

Слушателям, которые хорошо знали, каких трудов стоит возделывание виноградной лозы, понятны были горькие намеки пророка: виноградник, возделанный Другом, — народ, на который Господь возлагал такие надежды, а они не оправдались. И далее следовало грозное предостережение от лица Самого Бога: "А теперь возвещу Я вам, // что сделаю Я с виноградником Моим: // разрушу ограду его — и будет он на потраву, // опрокину стену его — и будет он вытоптан. // И сделаю его пустошью, // не буду ни обрезывать, ни окапывать его, // и зарастет он волчками и тернием, // и облакам повелю Я не проливать на него дождя" (Ис 5:5—6; перевод наш. — Г. С.). А затем голос Бога сменялся голосом самого пророка, дававшего краткое истолкование притчи: "Ибо виноградник Господа Цеваота — // это дом Израилев, // и мужи Иудеи — // насаждения радости Его; // И ждал Он правосудия, и вот — насилие, // и ждал Он праведности, и вот — вопль" (Ис 5:7; перевод наш. — Г. С.).

В данном фрагменте использована непереводимая игра слов: мишпат — "правосудие", мишпа — "насилие"; цедака — "праведность", цеака — "вопль" (в значении "вопиющая несправедливость"). Подобного рода аллегорические притчи будут затем использоваться в евангельских текстах (см. Евангелие): продолжая традицию пророков, притчами будет говорить с народом Иисус (см. Иисус Христос), вслед за Исаией используя символику виноградной лозы: "Я есмь истинная виноградная Лоза, а отец Мой — Виноградарь..." (Иоанн 15:1).

Пророческие речи записывались на пергаментных и папирусных свитках, которые хранились в Храме, а копии с них имели широкое хождение в народе. В послепленную эпоху были отобраны и отредактированы пятнадцать наиболее значительных пророческих книг, которые и вошли в канон Св. Писания (копии, найденные среди Кумранских свитков, подтверждают, что тексты пророческих книг сложились в своем целостном виде и широко переписывались в Иудее уже в 3—2 вв. до н. э.).

Первым из "письменных" пророков был Амос — пастух из Северной Иудеи, который выступил с проповедью перед народом около 760 г. до н. э. (в его книге упоминается солнечное затмение, которое произошло в месяце сиване 763 до н. э., что подтверждается ассирийскими хрониками).

Проводя большую часть жизни в уединении, Амос не стал отшельником, отгородившимся от суеты повседневной жизни. Как свидетельствует его книга, он хорошо знал жизнь самых разных слоев общества. Он знал праздную жизнь знати, неправедность царского суда, страдания бедняков. Так подспудно он готовился к своему предназначению. Примерно в 760 до н. э. он покидает Иудею и отправляется на север, где на границе Израильского и Иудейского царства находилось святилище Бет-Эль (Вефиль) — там некогда патриарх Йааков (Иаков) увидел чудесный сон и соорудил жертвенник. Это место было очень знаменитым, здесь по праздникам собирались толпы народа, приносились обильные жертвы, устраивались пиршества. В разгар празднества и появился пророк Амос, внеся смятение в толпу своими грозными пророчествами, в которых говорилось о наказании не только язычников, но Израиля и Иудеи за отступление от Завета, за забвение заповедей. С особенным презрением и негодованием говорил он о знатных и богатых, творящих беззакония и думающих, что жертвами и дарами они смогут сохранить любовь Бога.

Пророк говорит о посетившем его страшном видении — нашествии саранчи, и о всепожирающем огне (Амос 7), и уже видит некий народ, который придет с мечом на землю Израиля как орудие Божьего гнева. Никогда еще прежде пророки не говорили столь сурово о наказании всего народа, о его гибели и изгнании. С ужасом слушает толпа грозные слова Амоса о явившемся ему видении отвеса, которым Господь отмерил меру грехов Своего народа.

Амос покидает Бет-Эль и решает сделать то, что до него не делал ни один пророк: он заносит явленные ему видения и откровения в пергаментный свиток, чтобы его могли читать люди и узнавать волю Господа. Само это решение свидетельствует о новом этапе в развитии профетизма, о принципиально новом понимании сути пророчества. Как пишет С. С. Аверинцев, "предать записи можно было не темный бред умоисступленного шамана, а осмысленную весть, с которой обращается к людям их духовный вождь, в любом экстазе остающийся личностью".

Амос явился одним из первых обличителей социальной несправедливости, одним из самых страстных певцов Правды, ибо Высшая Правда и Бог были для него неразделимы. Проекцией этой Божественной Правды должно быть, по мысли пророка, и общественное бытие человека.

Во времена Амоса еще ничего внешне не предвещало падения Северного царства, но в глазах пророка оно обречено, потому что его благоденствие построено на неправде. Внешнее благополучие вообще не может быть показателем веры, а Бог — это Высшая Правда, а не выражение национального самосознания. Жестоко ошибаются те, кто верит в свою особенность, не связывая это с особой ответственностью. Амос одним из первых заговорил о равенстве всех народов перед лицом Бога: Не таковы ли вы для Меня, сыны Израилевы, // как сыны Куша? // Не вывел ли Я Израиль из земли Египетской, // а филистимлян — из Кафтора, // а арамейцев — из Кира? (Амос 9:7; перевод наш. — Г. С.).

Но с народа, который заключил Завет с Богом, больше и спросится. Вот почему пророк строго судит свой народ. "С такой предельной ясностью до Амоса не говорил ни один пророк; этому не учил еще ни один мудрец мира. ЛЮДИ РАВНЫ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОЖИИМ — вот благочестие иудейского пастуха. Стоит вспомнить, что в те времена египтяне и индийцы называли иноплеменников сынами дьявола, а греки считали варваров прирожденными рабами, чтобы осознать всю новизну и смелость его проповеди" (А. Мень).

Духовным преемником Амоса стал его младший современник Ошеа (Осия), сын Беери, последний великий пророк Северного царства (после него они будут рождаться лишь в Иудее). Ошеа жил в Шомроне (Самарии) и проповедовал в одном из святилищ города. Ошеа умер около 735 до н. э. Он не дожил до гибели Израильского царства, но еще острее предчувствовал ее, став очевидцем смуты и гражданских войн.

В понимании Ошеа вера есть прежде всего любовь и верность Богу. В основе веры — не требование, не подчинение, но, как в супружеском союзе, — доверие, самоотдача, взаимная верность. Господь избрал народ по обоюдному свободному волеизъявлению, спасал и оберегал его, ждал от него ответной любви и верности, но, подобно неверным женам, Израиль побежал вслед "любовникам" — языческим богам. Пророк подчеркивает, что отношение Господа к Своему народу подобно также отношению отца к сыну. С позиции Ошеа, отношение Бога к человеку определяет милосердие, всепрощение, поэтому в потоке самых грозных предостережений о наказаниях Господь говорит о жалости, о Своей боли и страдании из-за измены Ему. Бог страдает от неразделенной любви — эта мысль была новой и дерзкой. Именно Ошеа делает страдание отличительным качеством Бога Живого. Он страдает, потому что Он не отвлеченный концепт, но — Личность. И страдание становится основой не только наказания, но и прощения.

Искренние слова молитвы вместо жертвенных тельцов — вот чего хочет пророк. Ошеа сумел сформулировать суть пророческого понимания взаимоотношений Бога и человека: "Милосердия хочу Я, а не жертвы // и Богопознания более всесожжений" (Ос 6:6; перевод А. Меня).

Деятельность первых "письменных" пророков — Амоса и Осии — подготовила появление трех великих иудейских пророков — Исаии, Иеремии, Иезекииля. Именно у Амоса и Осии раньше всего кристаллизуются семантические, композиционные и стилевые черты жанра пророческой книги. В центре ее — концепция, основанная на несомненном примате этического начала, нравственного служения Всевышнему над всеми остальными формами служения. Быть угодным Богу — значит идти по пути Богопознания, действенного добра, осуществления социальной справедливости. Пророки выдвигают этический критерий как важнейший в оценке происходящих событий, в объяснении судьбы народа и каждого человека. Их книги пронизывает напряженное чувство исторической судьбы, сознание ответственности за каждый наш шаг перед Богом и историей. Вместе с тем, согласно концепции пророков, нет и не может быть жестко предписанного фатализма и детерминизма: реальна воля Всевышнего, но столь же реальна и воля человека. Именно поэтому в воле каждого человека и народа изменить свою судьбу. Отсюда проистекает впервые разработанная пророками концепция покаяния и очищающего, спасительного страдания. Пророки выдвигают следование этическому идеалу как важнейшее средство преодоления социальных кризисов и национальных катастроф. Идя по пути Богопознания, Амос и Осия открывают такие важнейшие стороны образа Всевышнего, как Правда, Милосердие, Любовь.

Именно у Амоса и Осии определяется уникальный жанровый синкретизм пророческой книги. Она возникает на перекрестке лирической и эпической стихий при явном преобладании первой. При этом впервые в мировой литературе текст осознанно несет на себе отпечаток неповторимой творческой индивидуальности, впервые авторское "я" становится одновременно объектом исследования, раскрывается перед нами с немыслимой ранее полнотой. В пророческой книге политическая риторика соединяется с лирикой и элементами нарратива. Отсюда проистекает необычайное разнообразие стилевых регистров, отличающее пророческую книгу. Очень часто пророки обращаются к притче — и в виде поэтического афоризма, краткой философской сентенции, и в виде образного уподобления целой ситуации, всегда содержащего в себе иносказание, и виде короткого рассказа, в котором сюжет является иллюстрацией религиозного или морально-философского тезиса. Именно у Амоса и Ошеа начинает оформляться особый жанр пророчества-видения, соединяющего сложнейшую эзотерическую символику и почти кинематографическую зримость, наглядность образов. В книгах Амоса и Ошеа определяются также специфические сюжетно-композиционные особенности пророческой книги. В ней нет сюжета в прямом смысле этого слова, а есть совершающееся на наших глазах прихотливо-ассоциативное развертывание мысли, часто со скачками, обрывами, логическими провалами. В этом возможно усмотреть некое предварение пресловутого "потока сознания", ибо действительно для пророческой книги важнейшим становится сам процесс духовного прозрения, пробуждения сознания, его напряженной творческой работы. Тем не менее есть два структурных элемента, осмысливаемых как некий жесткий внутренний каркас пророческой книги. Это, во-первых, изначальный момент обращения Господа к пророку, приобретающий формульную устойчивость ("Слово Господне, которое было к Ошеа, сыну Беери..." — Ос 1:1) и подкрепляемый формулой Исхода (лэх-лэха), понимаемого как преодоление внутренней инерции, как умение откликнуться на зов Всевышнего. Во-вторых, это симметричное соположение, соотнесение грозных инвектив, пророчеств о наказании с пророчествами любви, утешения и спасения. В целом можно говорить, что под пером Амоса и Ошеа впервые рождается синкретическая по жанру поэма-проповедь, которая достигнет непревзойденных вершин у пророка Исаии.

См. также Йешаяѓу, Йирмеяѓу, Йехезкель.

Г. В. Синило