Постструктурализм (реже - Неоструктурализм) - это...

- общее название ряда подходов в философии и социально-гуманитарном познании (главным образом во Франции и в США), связанных с критикой и преодолением структурализма, или, как иногда утверждается, с попыткой выполнения нерешенных задач структурализма (П. как "вторая волна" структурализма). П. нацелен на осмысление всего "неструктурного" в структуре, на выявление апорий и парадоксов, возникающих при попытке объективного познания человека и общества с помощью анализа языковых структур, на преодоление структуралистского а-историзма и лингвистического редукционизма, построение новых моделей смыслообразования, создание новой практики "открытого" чтения, преодолевающей герменевтические и аналитические модели истолкования. Главные представители П. - Деррида, Делёз, Бодрийар, Лиотар, Корнелиус Касториадис, Кристева, а также такие испытавшие влияние Деррида амер. литературоведы как Миллер, Блум, П. де Ман. К П. иногда относят Р. Барта периода "политической семиологии" и Фуко периода "генеалогии власти". Так же, как и структурализм, П. не образует организационного единства и не имеет общей программы, хотя определенная общность проблемного поля и подходов к проблемам между вышеназванными авторами, безусловно, существует. Многие из работ, которые можно считать программными для П., вышли в свет еще в 60-е годы (напр., "О грамматологии" Деррида). В 70-е годы П. сосуществовал как со структурализмом, так и с "новыми философами", оказывая большое влияние на леворадикальную интеллигенцию, особенно на студенчество. Однако только в 80-е годы, уже после смерти ведущих представителей структурализма, П. приобретает полную концептуальную самостоятельность и некоторые независимые организационные формы (в 1983 при участии Деррида и Ж.-П. Фая в Париже был организован Международный философский коллеж). Рубеж, отделяющий структурализм от П. - майско-июньские события 1968. Этот период характеризуется обострением чувствительности интеллектуала - философа, ученого, художника - к социальным противоречиям. Падает престиж науки, не сумевшей ни предсказать, ни объяснить социальные катаклизмы, изменяется место гуманитарной культуры в обществе (число людей с университетским дипломом растет, а их роль ослабевает). Индивидуальное Я потрясено столкновением с реальностью массового революционного действия и одновременно с вездесущностью анонимных механизмов власти и социального принуждения, дискредитирующих саму идею поиска объективности. На место экзистенциалистского индивидуального субъекта и структуралистского субъекта как точки пересечения речевых практик П. ставит коллективное Я (Мы), малую группу единомышленников. Она бессильна против "демонизма власти", не способна и не пытается ее захватить, но ставит целью повсеместное изобличение и описание очагов власти, фиксацию ее стратегий. Такая позиция позволяет группе сохранить человеческое, жертвуя индивидуальным. П. возник первоначально из осмысления известной сентенции периода майских событий: "Структуры не выходят на улицы". Коль скоро нечто важное, тем не менее, свершается (кто-то строит баррикады и оспаривает существующий порядок), значит, самое главное в структуре - не структура, а то, что выводит за ее пределы. Способов показать "изнанку структуры" в П. - множество. Так, за рамками структуры как статической упорядоченности находится история, динамика, за рамками структуры как взаимосоотнесенности "бинарных оппозиций" остаются тексты, преодолевающие дихотомический принцип, или же вовсе некая нерасчлененность, слитность ("магма" у Касториадиса), за рамки структуры как законосообразности выходят случай, шанс, событие, свобода; за рамки структуры как логического построения - аффекты, тело, жест, за рамки структуры как нейтрального, объективного, познавательного - власть, отношения господства и подчинения и т.д. Все эти грани и аспекты "изнанки структуры" нерядоположны и неравнозначны. Среди ориентаций внутри П. особенно важны две - с акцентом на текстовую реальность и с акцентом на политическую реальность. Девиз одной - "вне текста нет ничего" (вариант: "нет ничего, кроме текста" - Деррида), другой - "в конечном счете всё - политика" (Делёз). Между этими утверждениями нет противостояния, но есть взаимосцепления. Более того, у этих подходов единая онтологическая ("неометафизическая") основа - желание как самая главная сила, от которой зависят все проявления индивидуальной и социальной жизни. Желание - это непреложная, предельная, нередуцируемая реальность, именно она в конечном счете и определяет все неструктурное в структуре: "Изнанка структуры есть чистое бытие желания" (С. Леклер). Этот переход от программы структурализма к программе П. отчетливо прослеживается в смене доминант в концепции Фуко: от "археологии знания" 60-х годов к "генеалогии власти" 70-х и далее - к анализу "человека вожделеющего" ("желающего") в работах 80-х годов. Одной из главных задач П. становится критика западноевропейской метафизики с ее логоцентризмом, обнаружение за всеми культурными продуктами и мыслительными схемами языка власти и власти языка. Логоцентризму, основанному на идее бытия как присутствия, данности, смысла, единства, полноты и проч., в П. противопоставлены идеи различия и множественности. Наиболее последовательно и ярко эта разновидность П. представлена у Деррида. Его первая цель - опровергнуть метафизику. Но сделать это не может лишь мысль, замкнутая на самое себя, сросшаяся со знанием, рациональностью, опирающаяся на науку и философию в их взаимном обосновании. Для того чтобы "перехитрить" метафизику, приходится нарушать междисциплинарные перегородки и политические запреты, выходя на уровень тела, действия, события, языка в его особом повороте, позволяющем увидеть за антитезой речи и письма (или иначе - сущности и явления, света и тьмы, наличия и отсутствия и т.п.) то общее, что делает возможной саму антитетичность: в случае речи и письма это "археписьмо" как предусловие всякой речи и письма, всех вообще дискурсивных различений в культуре. Внутри поля возможностей, где нет четко очерченных дисциплин, где соседствуют фрагменты истории и моральной философии, эпистемологии и социологии, политики и художественной практики (в первую очередь - современной литературы), означивание становится неожиданностью, событием, а не предсказуемым результатом внутрисистемных взаимодействий. Операции "разборки" и "сборки", или - иначе - деконструкции, в работах Деррида придают П. "методологическую" определенность (самого слова "метод" представители П. избегают). Главная задача деконструкции - "раздразнить и выманить наружу конфликтующие силы означения" (Б. Джонсон), показать в любого рода текстах значимость элементов внесистемных, маргинальных, т.е. деталей, не замеченных или же осознанно замолчанных сначала автором текста, а потом читателями, которые оставили нам свидетельства своих прочтений в виде собственных текстов. Так, всякий текст живет среди откликов, "перекличек", "прививок", "следов" одного текста на другой. След важнее и первичнее любой системы: это отсрочка во времени и промежуток в пространстве; отсюда столь существенный для Деррида глагол "differer", означающий одновременно "различать" и "отсрочивать" и соответствующий неографизм "differance" ("различание"). Все эти нарушения структурности и системности - следы пространственных "кочевий" ("номадизм" Делёза/Гваттари) - наводят на мысль, что структура либо не существует вовсе, либо она существует, но не действует, либо, наконец, действует, но в столь измененном виде, что именно "поломка", а не "правильное" ее функционирование становится "нормой". Система размыкается и "входит в контекст", приобретая тем самым то "внешнее" измерение, которое в структурализме целиком устранялось в пользу внутренней грамматики взаимосвязанных элементов. Поскольку контекст может безгранично расширяться, постольку зависящее от контекста значение оказывается совершенно неопределенным. Под давлением контекста в тексте размываются границы "внешнего" и "внутреннего": на их место у Деррида и Делёза приходят многообразные мыслительные эксперименты с пространством - всевозможные "складки", "выпуклости-вогнутости", "вывернутые наизнанку полости" и проч. Происходят и другие деформации принципа структурности: напр., произвольность знака уничтожается парадоксальным утверждением "изначального мимесиса" (Деррида), динамикой взаимообмена "подобий" (Бодрийар), хотя "миметические" отношения устанавливаются не между "текстом" и "жизнью", а между различными текстами и составляющими их элементами. В противовес исключению субъекта в структурализме П. выдвигает тезис о "включенности" ("загрузке" или "инвестировании", подобно вложению капиталов) желаний субъекта в процесс означения, на первый план иногда выходит даже внесистемная логика "воображения" (Касториадис). П. в сравнении со структурализмом полностью меняет ось опорных усилий в процессе чтения. Для П. объективность, метод, научность не имеют значения и не выступают как искомые цели. В силе остается характерный и для структурализма "смертный приговор" референции (Бодрийар) и самый решительный протест против репрезентации, представления как основы всего западного мышления. Но к этим двум отрицаниям добавляется новое. Это отрицание понятия, концептуальности: понятие отныне уже не может претендовать на схватывание объекта, осмысление реальности; нет и не может быть такого "метауровневого" повествования ("нарратива"), которое было бы способно охватить общественное состояние и тем более - его динамику (Лиотар). Сообразно такому а-концептуализму меняется и характеристика человека. Если структуралистский субъект был прежде всего "функционером символического порядка", носителем и защитником знания, то субъект в П. - "безумец, колдун, дьявол, ребенок, художник, революционер, шизофреник", он - "слуга беспорядка", рупор стихий, превосходящих систему, его цель - "свести с ума структурализм, культуру, общество, религию, психоанализ" (Делёз/Гваттари, Ф. Берсю). П., однако, не ограничивается чистым отрицанием структурализма. П. дает доступ к уровням, полностью исключавшимся из рассмотрения в структурализме. Если в триаде Лакана "реальное - воображаемое - символическое" реальное вовсе "исключено из игры", воображаемое трактуется как сфера субъективных иллюзий, а символическое (бессознательный мир означающих) господствует над всем остальным (именно оно, по Лакану, дает доступ к подлинной объективности того или иного социокультурного предмета), то в П. все обстоит иначе: всеми мыслимыми и немыслимыми средствами субъект прорывается к реальности, к уровню "бытия желаний". Символическое, означающее отрицаются - они агрессивны и навязывают человеческим желаниям чуждые им расщепления, сковывают их "ошейником". "Невозможное реальное" Лакана становится у Делёза и Гваттари машиной, производящей желания, а символическое - извращенным, ложно театрализованным (мифы, трагедии, Эдип в рамках семейной "сцены") изображением бессознательного. Для Г. Лардро и К. Жамбе лакановское символическое - это "речь мэтра", "дискурс власти". Подлинно бессознательное, согласно П., чистая абстракция - оно нефигуративно и несимволично. Несмотря на явный противонаучный пафос и введение своеобразной неовиталистской схематики (напоминающей о Ницше, Бергсоне, Хайдеггере), противопоставляемой знанию, проблематизация системы в рамках П. все же не лишена системности и может функционировать как знание, а также истолковываться в эпистемологическом ключе, сколь бы против этого ни возражали сами постструктуралисты. Если занять по отношению к П. внешнюю позицию и поставить под сомнения некоторые его проблематизации, то окажется, что проекты структурализма и П. связаны гораздо теснее, чем это поначалу заметно. В самом деле, ведь и в горизонте структуралистской грамматики могут проявиться отклонения, исключения, маргиналии (будь то "безумие", "тюрьма" или "табу"), а в горизонте П. - регулярности, хотя обнаруживаются они не на уровне отдельных текстов или действий, а на уровне более широких - междутекстовых - пространств. Таким образом, П. выглядит как попытка отказа от структурализма при невозможности его действительного преодоления. В самом деле, фундаментальная критика структурализма предполагает выяснение пределов применимости понятия структуры, однако в П. этого нет. Н. С. Автономова Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип. М., 1990; Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996; J. Baudrillard. Oublier Fourcault. P., 1977; M. Frank. Was ist Neostrukturalismus? Fr./M., 1984; P. Dews. Logic of Disintegration. Post-structuralist Thought and the Claims of Critical Theory. L., N.Y., 1987; R. Harland. Superstructuralism. The Philosophy of Structuralism and Poststructuralism. L., N.Y., 1987; H. Dreyfus, P. Rabinow. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutic. Chicago, 1982.