Победоносцев - это...

ПОБЕДОНОСЦЕВ Константин Петрович (1827—1907) — русский мыслитель, социолог, правовед, государственный деятель. В 1868 был назначен сенатором, в 1872 — членом Государственного совета, обер-прокурор Святейшего Синода (1880—1905). Основные сочинения: "Исторические иследования и статьи" (1876), "Ле-Пле" (1893), "Победа, победившая мир" (1895), "Курс гражданского права" (1896) и др.

П. выступал выразителем охранительной политики Российского государства, противопоставлявшей народническому революционному движению "охранение" нравственных и религиозных начал русского народа. Эта политика апеллировала прежде всего к "простому" русскому народу, видя в нем носителя "чистой" православной веры.

Разносторонняя научная, литературная и публицистическая деятельность П. дает возможность выяснить во всех деталях мировоззрение этого человека. Особенно характерным в этом отношении является издание П., появившееся в 1896 под заглавием "Московский сборник". Здесь подвергаются критике основные устои современной западноевропейской культуры и государственного строя, сравнительно с главными чертами национально-русских идеалов. Главными пороками западноевропейской культуры, по воззрению П., являются рационализм и вера в добрую природу человека. Первый отдает человека в полную власть логического вывода и обобщений, имеющих значение и силу в действительности лишь постольку, поскольку верны жизненные факты, лежащие в основании посылок; вторая приводит к идее народовластия и парламентаризма — "великой лжи времени".

Положительные идеалы П. столь же определенны. "Есть в человечестве, — пишет он, — натуральная сила инерции, имеющая великое значение". Она покоится не на знании, а на основном мотиве человеческих действий — непосредственном ощущении, чувстве, опыте. "Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себе ум человеческий, находятся в самой глубине поля и полумраке; около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привести в связь между собою, вращаются ясные мысли, расширяются, развиваются, возвышаются". В политическом отношении эта сила бессознательных ощущений родит уважение к старым учреждениям, которые "тем драгоценны, потому незаменимы, что не придуманы, а созданы жизнью, вышли из жизни прошедшей, из истории и освящены в народном мнении тем авторитетом, который дает история и одна только история". С вышеуказанной силой непосредственно связывается и главная опора общественной жизни — вера, стоящая выше всяких теоретических формул и выводов разума. "Народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально, выставить осязательно, определить числом и мерою, но что в нее можно и должно веровать, ибо абсолютная истина доступна только вере". Народ, благодаря своему бессознательному чувству к истине, не зная ученой прагматической истории и не нуждается в ней, так как создает свою историю — легенду, "в которой он чует глубокую истину, — абсолютную истину идеи и чувства, — истину, которой не может дать ему никакой — самый тонкий и художественный — критический анализ фактов". С господством веры связывается господство Церкви и особенно церковного обряда, в котором народом непосредственно, тем же чутьем, а не рассуждением, воспринимается смысл церковного учения. Слагаясь исторически, в связи с народной жизнью, обряд составляет неотъемлемую часть этой жизни. Поэтому не может быть речи о соединении различных Церквей на теоретическом основании соглашения относительно понимания догматов; Церкви останутся различны, пока будет различен обряд, т. е. пока будут существовать нации. П. не допускает порицания членами одной Церкви членов другой за веру ("каждый верует, как ему сроднее"), но вера в безусловную истину своей религии ведет к тому, что человек, убежденный в ней, "считает своим долгом не только исповедовать открыто свое учение, но, в случае нужды, и насильно навязывать его другим". Согласно с этим П. не допускает равноправности Церквей в государстве, тем более — отделения Церкви от государства. Идеалом является для него положение Церкви в России. "Религиозная жизнь такого народа, как наш, оставленного самому себе, неученого" — для П. "таинство". "Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует; остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и церковью. В иных глухих местностях народ не понимает решительно ничего, ни в словах службы церковной, ни даже в "Отче наш". И, однако, во всех этих невоспитанных умах воздвигнут, как это было в Афинах, неизвестно кем алтарь неведомому Богу". Что "народ наш невежда в своей вере, исполнен суеверий, страдает от дурных и порочных привычек, что наше духовенство грубо, невежественно, бездейственно" — все это явления "несущественные".

Настаивая на нераздельности Церкви и государства, П. уподобляя их единство отношениям тела (государство) и души (Церковь). Деятельность П. была направлена прежде всего на сохранение обрядов и преданий Русской Церкви. Он считал, что лучше сохранить и суеверие, чем разрушить общественные устои. В полулегендарных преданиях и восходящих к магическому сознанию суевериях П. видел "душу русского народа", которая всегда сохраняет верность православию. Подобно И. Канту, Э. Дюркгейму, Г. Спенсеру, П. находил в "религиозных верованиях" прежде всего консолидирующую силу, обеспечивающую единство общества. С Ф. М. Достоевским П. сближает именно вера в русский "народ-богоносец". Но если для Достоевского эта вера имеет ярко выраженную эсхатологическую окрашенность, то П. верит прежде всего в консерватизм русского народа, способный сохранить незыблемость самодержавного российского господства.

Именно благодаря П. широко праздновались 1000-летие памяти святых Кирилла и Мефодия (1885) и 900-летие принятия христианства на Руси (1888). Почвенничество П. также порождено историческим страхом, боязнью исторических перемен. Состоя в переписке со славянофилами, П. из их рассуждений опять-таки извлекал только консервативное начало, которое можно было приложить к "охранению" веры и государства. Охранение православия в деятельности П. доходило до того, что свобода даже богословской мысли резко ограничивалась. Им требовалось написание таких богословских сочинений, в которых бы давались однозначные формулировки, не вызывающие встречных вопросов. Предпочтение отдавалось нравственно-назидательным сочинениям. Во время обер-прокурорства П. было резко сокращено количество мест в Духовных академиях, одновременно с этим им были учреждены церковно-приходские школы, которые, по мнению их организатора, должны были стать первой и последней ступенью образования для простого народа. П. пытался запретить епархиальные съезды как орган церковного самоуправления, но этому воспротивились архиереи.

Свои сочинения П. издавал без имени, носили они в основном назидательный характер. Вопреки крайнему реакционерству П., время его обер-прокурорства стало временем расцвета богословской мысли [Св. Игнатий (Брянчанинов), Св. Феофан (Говоров), Болотов, Несмелов, Тареев]. Именно в годы правления П. начался русский религиозный ренессанс, давший целую плеяду блестящих религиозных философов. В своих взглядах на Церковь П. сходился с Ф. Прокоповичем (1681—1736), первым обер-прокурором при Святейшем Синоде. И тот и другой считали главным делом Церкви укрепление российской государственности. Но то, что Прокопович считал в Церкви злом — суеверие, обрядоверие, П. считал выражением "живой души народа", стихийной полуязыческой силы, привязывающей русского человека к земле, и через то служившей оплотом государству. По мысли Г. В. Флоровского, П. "всего меньше был человеком непосредственным или наивным. Всего меньше сам он жил инстинктом. Сам он весь насквозь отвлеченность. Это был человек острого и надменного ума, "нигилистического по природе", как о нем говорил Витте. Это был безочарованный скептик. И в самом себе он ощущал весь этот холод отвлеченной мысли. От нее он ищет противоядия в народной простоте. От собственной безбытности он хочет укрыться в быте, вернуться к "почве". Реальная значимость деятельности П. в деле конституирования официальной охранительной идеологии Российского государства рубежа 19—20 вв. может быть оценена как попытка осуществления позитивной программы минимизации социально-политического экстремизма посредством меньшего зла — культивации одномерного обскурантизма и утопически-консервативных иллюзий.

А. А. Грицанов, И. А. Воробьева