Никон - это...

НИКОН (в миру — Никита Минич) (1605—1681) — русский религиозный реформатор, Патриарх Русской Православной Церкви (с 1652).

Согласно богословским источникам русского православия, Н. родился в семье крестьянина. Потеряв всех детей, убедил жену уйти в монастырь. Сам же принял монашество на Белом озере под именем Н. С 1642 — игумен Кожеозерской пустыни. С 1646 — архимандрит Московского Новоспасского монастыря. С 1648 — митрополит Новгородский. В 1652 — преемник патриарха Иосифа. Стремился соединить русскую церковную практику с греческими образцами (в частности, и в целях удержания Украины). Хотел вывести Церковь из-под надзора государства. Согласно ряду свидетельств, царь на коленях умолял Н. стать патриархом.

Началом реформы Н. принято считать 1653. Основными формальными предписаниями выступили: "творить в церкви" вместо "метаний на колену", бить поклоны "в пояс" и креститься "тремя персты". Это распоряжение, ничем не мотивированное и шедшее вразрез с постановлением Стоглавого Собора, вызвало резкий протест среди наиболее энергичных представителей тогдашнего духовенства (Неронов, Аввакум — см., Логгин и др.), принадлежавших к числу "ревнителей", но не допускавших насильственной ломки старинного православного обряда. Расправившись своей властью со своими прежними друзьями — одних отправив под присмотр, других подвергнув расстрижению, Н. дальнейшие свои мероприятия решил проводить уже не единолично, а через духовный собор.

Созванный Н. в 1654 Собор объявил целый ряд русских церковных чинов "нововводными", а русские служебники, их содержавшие, испорченными и подлежащими исправлению "против старых харатейных (т. е. русских же) и греческих книг". Этим своим постановлением Собор в принципе признал возможным заблуждение для самой Русской Церкви в ее богослужебной практике и непогрешимым образцом для нее провозгласил практику Церкви Греческой, с той лишь оговоркой, что этот образец дан не в новых, а в старых Греческих книгах. Для Н. нововведения являлись исходными пунктами всей реформы, и потому он настаивал на их признании, подвергнув суровому наказанию выступившего на Соборе с возражениями епископа г. Коломны Павла. Образ действий Н. усилил сопротивление его противников. Соглашение между ними стало еще менее возможным потому, что обе стороны исходили, по существу, из одинаковых принципиальных взглядов: обе придавали обрядам существенную важность в деле веры, не отличая их от догматов, и потому не могли сойтись на компромиссе. Желая опереться в завязавшейся борьбе на высший авторитет, Н., согласно с соборным постановлением, предложил отдать на усмотрение константинопольского патриарха Паисия 27 спорных вопросов церковной практики, касавшиеся главным образом обрядовых особенностей Русской Церкви. Паисий в ответной грамоте, разъясняя действительное значение обряда, давал понять законность обрядовых различий между поместными церквами, но Н. не счел возможным оценить эту мысль греческого патриарха и истолковал его ответ как полное одобрение своим начинаниям. Намеченная программа стала им осуществляться еще до получения грамоты Паисия. В 1655 был переведен при содействии приезжавшего тогда в Москву антиохийского патриарха Макария греческий служебник, содержавший значительные отклонения в чинах от старых русских, и представлен созванному в том же году Собору, членами которого и был формально одобрен. Вслед затем исправлены были и другие церковные книги, причем в отступление от соборного постановления 1654, за основу принимался справщиками текст новых греческих книг, изданных в Венеции, и только проверялся, где было можно, по старым спискам. Сам Н., не зная греческого языка, не мог руководить книжным исправлением; по одному из мнений, он думал, что оно производится по старым греческим книгам. Зато он лично изучал, на примере бывших в Москве греческих иерархов, греческие церковные чины и обряды и соответственно своим наблюдениям исправлял русскую церковную практику.

По мере того как расширялся круг нововведений, росло и противодействие реформе. Избрав с самого начала средством реформы личную власть патриарха, Н. вынужден был идти по этому пути все дальше и дальше. Он охотно применяет крутые меры, нередко теряя самообладание: предает торжественному проклятию, особенно ревниво отстаивавшееся противниками реформы, двоеперстие; усиливает репрессии по отношению к отдельным лицам; на возражения, даже на ссылки из жизни святых, отвечает несдержанными выходками, отозвавшись, согласно свидетельствам, однажды о св. Евфросине Псковском: "вор де б... с... Евфросин!"

Как отмечают церковные источники, с течением времени сам процесс борьбы начинает заслонять перед ним ту задачу, из которой борьба возникла. Положение становится трагическим, когда Н. теряет уверенность в правильности начатого дела. Ход реформы и вызванные ею споры заставляют Н. глубже вдуматься в обрядовую сторону веры и постепенно изменяют его взгляды на этот предмет; в 1658 он уже открыто признает равноправность старых и новых, русских и греческих книг и обрядов, заявив, например, Неронову о служебниках: "обои де добры (старые и новые), все-де равно, по каким хочешь, по тем и служишь"; Н. даже начинает допускать двоеперстие наряду с троеперстием. Но с этим вместе исчезал предмет, за который поднята была борьба, и перед Н. оставался только голый факт вызванных реформой раздражения и ненависти. В одном лишь отношении реформа могла дать ему удовлетворение: если не по замыслу, то в исполнении она была делом церковной власти, и светская власть являлась только пособницей патриарха. Но как раз в критическое для Н. время перелома ему наносится удар и с этой, принципиально наиболее важной для него, стороны.

Н. хорошо понимал, что его власть в Церкви держалась на дружбе к нему царя. По отношению к его главной задаче это значило, что он должен был создать для Церкви независимое от царской власти положение, пользуясь в то же время поддержкой этой самой власти. Не видно, чтобы Н. искал опоры в обществе или, по крайней мере, в церковной иерархии: против такого предположения говорило бы уже давление, которому подвергались с его стороны созывавшиеся им духовные Соборы. Скорее можно думать, что Н. рассчитывал обеспечить независимость Церкви путем укрепления своей личной независимости. Такой смысл могла иметь обнаруженная им хозяйственная предприимчивость: Н. сильно расширил патриаршую область припиской к ней земель, принадлежавших другим кафедрам (14 монастырей и около 500 приходов), и, сверх того, из купленных им и пожалованных царем земель, он составил значительные личные владения, в пределах которых завел обширное хозяйство и устроил три монастыря (Воскресенский, Иверский и Крестовый), обустроенные подобно крепостям. Это был своего рода удел, где патриарх являлся полным государем. На время Н. достиг своей цели: он пользовался в Церкви неограниченными полномочиями. Царь предоставил на полное его усмотрение назначение епископов и архимандритов; воля патриарха была фактически последней инстанцией во всех церковных делах. Царь не решался даже ходатайствовать перед ним об отмене того или другого решения: "Я боюсь патриарха Н., — говорил он, — может случиться, что он отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и правь сам монахами и священниками; я не мешаю тебе в управлении воеводами и воинами, зачем же ты идешь мне наперекор в управлении монахами и попами?" Вся патриаршая область была изъята и в гражданских делах из ведения Монастырского приказа. "Государевы царевы власти уже не слышат" — характеризовал создавшееся в Церкви положение один из противников Н. (Неронов). Власть патриарха казалась еще более прочной и обширной вследствие огромного значения, каким он пользуется в государственных делах. Во время польско-литовских походов (1654—1656) царя Алексея Михаиловича Н. оставался заместителем царя в Москве. К нему на утверждение поступали важнейшие государственные дела, причем в формуле приговоров имя Н. ставилось на месте царского: "святейший патриарх указал и бояре приговорили". От государева и своего имени он объявляет распоряжения приказам и рассылает грамоты к воеводам по делам гражданского и даже военного управления. Бояре ежедневно обязаны были являться к патриарху на совет; по словам Павла Алеппского, "опоздавшие на прием бояре должны были ждать в сенях, иногда на сильном холоде, пока патриарх не давал им особого приказа войти"; при входе в палату они должны были кланяться ему в землю, сначала все вместе, и потом еще раз — каждый в отдельности, подходя к благословению. С согласия царя, Н. и в официальных документах начинает в это время называться великим государем. Он сохраняет свое влияние на государственные дела и во время бытности царя в Москве. При ближайшем его участии и, вероятно, даже по его мысли, проведена была кабацкая реформа в 1652, предпринятая в целях морального оздоровления народа и бывшая целым переворотом в финансовой политике Московского государства. Современники приписывали также влиянию Н. объявление войны Швеции. Словом, как выразился близкий к царю духовник его Вонифатьев, "царь государь положил свою душу и всю Русию на патриархову душу".

Блестящее положение Н. оставалось, однако, простой случайностью и не могло быть прочным, потому что создавало порядок, противоречивший свойствам московского самодержавия. Н. представлял себе отношение царской и патриаршей власти в общем строе государственной жизни как соправительство двух равноправных сил: царь и патриарх, говорилось в предисловии к служебнику 1655, — "два великие дара", "премудрая двоица", которую "Бог избрал в начальство и снабдение людем своим"; у обоих — одно "желание сердец их", внушаемое Богом, но у каждого — своя преимущественная сфера деятельности, куда не должен непосредственно вмешиваться другой. Молодой царь из дружбы к Н. принял подобное разграничение, но не остался при нем навсегда. Сам Н., несомненно, дал толчок развитию политического мировоззрения Алексея Михайловича, раскрывая перед ним в беседах идею самодержавия в его теоретическом обосновании и практическом применении, хотя бы только в сфере государственного управления. Со временем царь должен был уяснить себе в принципиальной постановке, а не в свете личных отношений к Н. вопрос о взаимоотношении царства и священства.

В целом, как отмечали русские богословы начала 20 в., против Н. оказались и русская история, передавшая царю господство над Церковью, и воззрения окружавшей Алексея Михайловича среды. Ненавидевшие Н. бояре старались повлиять на царя путем "шептания" и клеветы; в том же направлении действовало своими жалобами на грубость и жестокость патриарха духовенство. Все это подготовило существенную перемену во взглядах Алексея Михайловича, и не случайно из всех московских царей он является самым ярким и самым вдумчивым идеологом самодержавия, для которого царь земной есть подлинное отображение царя небесного. Когда эта перемена обозначилась, бояре искусно создали обстановку для разрыва.

В июле 1658 царем давался в честь приехавшего в Москву грузинского царевича Теймураза обед. Н., вопреки обычаю, не был приглашен, а посланного им ко дворцу патриаршего стряпчего кн. Мещерского окольничий Б. М. Хитрово, распоряжавшийся церемонией, оскорбил, ударив палкой, причем на протест Мещерского, сославшегося на поручение от патриарха, ответил: "не дорожися патриархом!". Н. увидел в этом вызов и настаивал, чтобы царь немедленно дал ему удовлетворение, но в ответ получил лишь обещание рассмотреть дело. Избегая личного объяснения с Н., царь после того перестал присутствовать на патриарших службах и однажды через кн. Ю. Ромодановского объяснил Н. свое отсутствие гневом на него за то, что тот "царское величество пренебрег и пишется великим государем". Ромодановский при этом добавил, что царь почтил патриарха титулом "как отца и пастыря", а он, Н., "того не уразумел и потому впредь писаться великим государем не должен". Для Н. было еще возможно примирение, но теперь оно означало бы с его стороны отказ от главной его цели, и Н. выбрал другое: в тот же день, по окончании богослужения, он заявил народу, что оставляет патриаршество, и уехал в свой Воскресенский монастырь. Впоследствии, объясняя свой поступок, он говорил: "от немилосердия ево царева иду с Москвы вон, и пусть ему, государю, просторнее без меня". В течение года Н. не обнаруживал желания возвратиться и даже дал благословение на избрание нового патриарха. Созванный для обсуждения его дела в 1660 Собор постановил избрать нового патриарха, а Н., как самовольно оставившего кафедру, приговорил лишить архиерейства и священства. Царь, ввиду возражений Епифания Славинецкого, не утвердил соборного приговора, и дело осталось в неопределенном положении. Эта неопределенность, особенно тягостная для Н. при его нетерпеливом порывистом характере, заставила Н. поколебаться в своем решении. Он пробует примириться с царем и, встретив с его стороны твердый отпор, начинает явно безнадежную борьбу. Терпя на каждом шагу поражения, он окончательно утрачивает душевное равновесие. Не раз еще он просит царя "перемениться" к нему "Господа ради", старается вызвать в его памяти подробности былой близости, жалуется на свое тяжелое положение, даже дважды делает попытку добиться личного объяснения; но в минуты гнева, углубляясь в вопрос о соотношении властей и теперь уже категорически отдавая первенство духовной власти перед светской ("священство всюду пречестнейше есть царства"), подвергает резкой критике образ действий царя. "Царь превозносится славою мира сего, принимая в сладость безумные глаголы окружающих: ты Бог земной!"; он "восхитил церковь и достояние ее все в свою область беззаконно", возлюбил Церковь, "яко же Давид Уриеву жену Вирсавию и тешится харчем ее со всем домом". В том же тоне Н. отзывался об Уложении и самыми мрачными красками изображал положение народа под управлением царя.

Царь, по мысли находившегося тогда в Москве газского митрополита Паисия Лигарида, решает собрать к 1662 новый Собор с непременным участием восточных патриархов; но так как, ввиду их отказа приехать в Москву, пришлось послать к ним новые настойчивые приглашения, то Собор был отсрочен до 1666. Эта задержка вселила в "партию Н." надежду уладить миром конфликт с царем. Ночью 1 декабря 1664 Н. приехал прямо на утреню в Успенский собор. Оказалось, что он был введен в заблуждение: от царя, созвавшего среди ночи совет, пришло требование, чтобы Н. немедленно ехал назад.

2 ноября 1666 прибыли в Москву патриархи александрийский Паисий и антиохийский Макарий, и вскоре был созван Собор, которому предстояло судить Н. Главным обвинителем на Соборе был сам царь, со слезами на глазах перечислявший разнообразные "вины" бывшего патриарха. Собор признал Н. виновным в "произнесении хулы на царя и на всю русскую церковь", в жестокости к подчиненным и в некоторых других проступках. Н. был приговорен к лишению святительского сана и к ссылке в Белозерский Ферапонтов монастырь.

Жизнь в Ферапонтовом монастыре сложилась для Н., особенно в первое время, очень тяжело. Помимо материальных лишений, его удручал крепкий надзор, под которым его держали. К нему не допускали никого из посетителей; даже дорога, проходившая вблизи монастыря, была, по распоряжению из Москвы, отведена в предупреждение соблазна. С течением времени положение Н. улучшилось. Царь не раз присылал ему значительные подарки, запретил излишние стеснения, предоставил доступ посетителям. Сам Степан Разин шлет в Ферапонтов монастырь своих агентов, приглашая Н. прибыть в свой стан. Встревоженное правительство производит следствие и, хотя не находит доказательств виновности Н., снова усиливает надзор за бывшим патриархом. Отношение самого царя к Н. до конца остается, впрочем, благожелательным. Перед смертью царь послал просить у Н. отпустительную грамоту и в своем завещании просил у него прощения. После смерти Алексея Михайловича наступает в жизни Н. самое тяжелое время. Враждебно относившийся к нему патриарх Иоаким поднимает против него целое дело по разнообразным обвинениям, явившимся результатом ложных доносов. Н. без суда и следствия переводится в более тяжелое заключение — в Кирилло-Белозерский монастырь, где он прожил с июня 1676 по август 1681. Тем не менее в конечном счете царь Федор Алексеевич ходатайствовал перед восточными патриархами о восстановлении Н. в патриаршем достоинстве. Разрешительная грамота не застала Н. в живых, он умер на пути в Воскресенский монастырь, в Ярославле. Был погребен в Воскресенском монастыре как патриарх.