Гутьеррес - это...

ГУТЬЕРРЕС (Gutierres) Густаво Гильермо (р. 1928) — перуанский теолог и священник; считается основоположником "теологии освобождения", концептуальное оформление которой связывают с его работами "Заметки о теологии освобождения" (1970) и "Теология освобождения. Перспективы" (1972). Последняя считается своеобразным манифестом всего направления. В латиноамериканской "теологии освобождения" принадлежит к т. н. "умеренному" крылу. В его творчестве достаточно заметно влияние (нео)марксизма. Ученик И. Б. Метца. В 1951—1960 учился в Бельгии (Лувенский университет), во Франции (в Лионе) и в Грегорианском университете в Риме. Участвовал в движении студентов-католиков. В 1959 принял сан. Преподавал в Католическом университете Лимы (профессор теологии и общественных наук; кроме теологического Г. получил и психологическое образование).

Акцент в современной теологии, согласно Г., должен быть сделан на творении Бога Отца — человеке и его социальных практиках, развертываемых в истории. Суть этих практик — тотальное освобождение человека в его конкретных обстоятельствах, что ориентирует на действование с учетом сложившихся контекстов. Контекстуализация и социологизация теологии являются необходимым условием ее новой кафоличности (вселенскости). Так, современная западная теология имеет в значительной мере дело с неверием и атеизмом. В Латинской Америке же основополагающие богословские вопросы фундируются не неверием и атеизмом, а бесчеловечностью существующих социальных порядков. Поэтому если религиозное обновление на Западе вызвано необходимостью преодолеть кризис порождающего неверие технократического мышления, то в Латинской Америке оно имеет фундаментальные цели и глубинные мотивы, связанные с желанием латиноамериканцев самим определять свою судьбу. Назначение теологии здесь — объяснять содержание веры и вероучения с точки зрения конкретной борьбы масс верующих за свое социальное освобождение. Важна в этом отношении и выстраиваемая Г. оппозиция между "теологией освобождения" и "теологией развития", служащей интересам господствующего "центра" и являющейся в условиях Латинской Америки частью идеологии десаррольизма — разновидности технократической концепции модернизации и/или "догоняющего развития". Десаррольизм полностью игнорирует контекстуальное своеобразие Латинской Америки, а тем самым неизбежно ведет в очередной исторический тупик. "Теология освобождения" же принципиально контекстуальна, исходит из специфики латиноамериканского и видит одну из своих основных целей в формировании (обретении) национального самосознания как условия человеческой эмансипации. "Теология, которая соотносится только с "истинами", установленными единожды для всех, а не с истиной, которая является также дорогой-путем, может быть только статичной и с течением времени стерильной". Универсальность в этом случае есть неопределенность. Отсюда не просто необходимость освободить латиноамериканскую теологию от европейской "теологии центра", а создать новый метод теологии, что, в свою очередь, требует переосмысления всей предшествующей христианской традиции для того, чтобы "не переписывать механически проблематику, чуждую нашим историческим и социальным координатам, но и не забывать вклад всей христианской общины". Антицентристская установка с неизбежностью порождает у Г. и критицистскую установку: "Самое важное, между тем, заключается в признании того, что вводимые тайком и некритично определенные концепты могут быть плодотворными только при нашей предварительной здравой и открытой ревизии". Собственно же теологическая рефлексия вырастает, согласно Г., из конкретных жизненных отношений, складывающихся внутри христианской общины. В силу этого всякий рефлексирующий над своей верой христианин рождает теологию. Тем самым основанием теологии оказывается не простая интерпретация Слова Божьего, а сознание верующих, погруженное в социальные практики, в которых происходит взаимодействие людей, держащих ответ в соответствии со Словом Божьим. "Работая, преобразуя мир, порывая с порабощением, строя новое справедливое общество, выполняя свое назначение в истории, человек создает самого себя". Ведь, согласно Г., преобразование природы в труде "только тогда продолжает творение, когда он делается по-человечески, т. е. когда он не отчужден несправедливыми социально-экономическими структурами". Последние также требуют критичности теологии, рассматривающей "человека в его отношении с другими и Господом", но уже по отношению к практикам и конкретным формам церковной организации, т. к. каждый раз мы имеем дело с теологией как "теорией определенной практики". Иначе — "теология детерминирована практикой", а это может означать, что конкретные формы организации религиозной жизни нацелены на выражение интересов господствующих классов и закрепляют сложившийся статус-кво. Следовательно, необходимо, чтобы теология была и "критическим мышлением о себе самой, о своих собственных основах". Это понимание стало утрачиваться в теологической схоластике вместе с разделением теологического и духовного и вытеснением последнего за пределы теологии, сосредоточившейся на определении, истолковании и обучении истине Откровения. Поэтому основная задача современной теологии заключается в воссоздании себя как за пределы ортодоксии в практику. Речь идет о новом способе "делания теологии" (евангельская истина, согласно Г., есть "истина, которая делается"), что предполагает рефлексию, направленную на деятельность, преобразующую настоящее, а тем самым освобождающую человека. Правильность теологических положений определяется тем, насколько они соответствуют реальной практике освобождения, насколько они способствуют силам, борющимся за более справедливое общество.

Теология должна начинать не с априорной системы принципов, а с "веры, пережитой в вовлеченности", быть теоретическим размышлением, базирующимся "на Евангелии и на опыте мужчин и женщин, вовлеченных в процесс освобождения в угнетенных и эксплуатируемых странах Латинской Америки; это теологическое размышление, рожденное... совместными усилиями устранить нынешнюю несправедливую ситуацию и построить иное общество, более свободное и более человечное". Только постоянно реализуя себя в созидающем освобождении, человек спасает себя. Спасение осуществляется тем самым на трех взаимосвязанных и предполагающих друг друга уровнях — социально-политическом (освобождение в созидании), историческом (созидание в освобождении) и глубинно-личностном [освобождение от греха и жизнь в единении с Богом]. Радикальное освобождение третьего уровня невозможно без решения задач первых двух уровней, т. к. "грех задан в структурах угнетения, в эксплуатации человека человеком, в господстве и рабстве народов, классов, рас". Грех предстает, следовательно, как фундаментальное отчуждение, порождающее ситуации несправедливости и эксплуатации, а тем самым имеет, прежде всего, социальную природу — он обнаруживается не сам по себе, а лишь в конкретных проявлениях отчуждения. "Грех требует радикального освобождения, которое, в свою очередь, необходимо предполагает политическое освобождение". Невозможно, следовательно, понять его конкретные проявления без понимания порождающего их основания, но справедливо и должно быть акцентировано, прежде всего, обратное — ведь практики освобождения призваны преодолеть конкретный сложившийся социальный порядок и имеют дело не с "далекими" и "хорошими", а с "ближними, каковы они есть", т. е. с "бедными", борющимися за свои элементарные права: "ликвидация нищеты и эксплуатации есть знамение пришествия Царства". Только будучи вовлеченным, имея опыт вовлеченности в практики (праксис) освобождения, человек перестает быть в той или иной мере "не-до-человеком", каковым является "угнетенный", и превращается в ("стихийного") теолога, делающего себя творцом собственной судьбы. Этот путь предопределен Христом, который выступает не только как Спаситель, но и как Освободитель. "Христос делает человека подлинно свободным. Это свидетельствует о том, что Он делает человека способным жить в единении с Ним, и это является основой для братства всего человечества". В этой перспективе история выступает как "постоянное освобождение", в котором осуществляется "история спасения" — "политическое переносится в вечное". Путь к "полному" освобождению лежит через процессуальность "частичных" освобождений, которые расширяют горизонт исторически желаемых социальных изменений. Спасение творится, а не ожидается. Эсхатологическая перспектива, символизируя трансцендирование, становится имманентной самой истории, выражая присутствие Бога среди Его народа. "Христианская надежда удерживает нас от отождествления Царства с какой-либо исторической стадией от всякого поклонения неизбежно двусмысленным человеческим достижениям, от всякого абсолютизирования революции. Таким путем надежда делает нас радикально свободными быть сопричастными социальной практике, мотивированной освободительной утопией, и средствам, которые дает нам научный анализ действительности. Наша надежда не только освобождает нас для этой сопричастности: она одновременно требует и оценивает ее". Последнее и призвана осуществлять теология — "критически рефлексировать исторические практики в свете веры".

В. Л. Абушенко