Единица И Двоица В Античности - это...

Каким же образом образуется само число Главная роль здесь отводится единице, . Единица — первое и наиболее точное отображение первоединого, , Блага. Единица и есть первое начало — сущего, познания, самого числа. Единица — 1) первая из сущего, само мыслимое бытие. Единица — 2) вне становления, представляет единое — начало сущего, не подверженное возникновению, и по существу есть начало объединяющее, сдерживающее и отъединяющее бытие от становления. Далее, единица 3) проста, бесчастна и неделима, не имеет никаких частей. По точному определению Евклида, 4) единица "есть то, через что каждое из существующих считается единым" («Начала» VII, Опр. 1; ср. Прокл, «Начала теологии», 1), т.е. само то обстоятельство, что вещи в мире текучего и преходящего все же отдельны, единичны, обусловлено предшествованием им по бытию единицы. Потому-то 5) единица — проявление первоединого — и есть первое начало, , всего, также и самого числа, и его мера. Итак, по словам латинского неоплатоника Макробия, единица — образ единого, источник и начало числа, монада, прообраз, — начало и конец всех вещей (Комментарий на «Сон Сципиона» I, 6, 8). Однако если бы была положена одна только единица, вне множественности и инаковости (вторая гипотеза платоновского «Парменида»), то не был бы возможен весь тот мир, который, хотя и имеет в глазах античных мыслителей меньше реальности, чем одно только мыслимое, тем не менее является первым чувственно данным и воспринимаемым; не было бы возможно также само рассуждение об этом мире. Поэтому наряду с одной-единственной единицей должно быть и начало множественности, отличное от единицы (ибо она одна), начало мультиплицирующее, и размножающее. Подобное начало пифагорейцы, а вслед за ними платоники называют неопределенной двоицей, : „Полагая, — говорит Прокл, приводя слова Спевсиппа, схоларха древней Академии, преемника Платона, который сам передает воззрения "древних", т.е. пифагорейцев, — что единое лучше сущего, и что сущее от него зависит, они освободили его от статуса [единственного] начала. Считая, что если полагать единое, мыслимое исключительно само по себе, без других [начал] как таковое, не сополагая ему никакой другойэлемент, то ничто иное не возникнет, они ввели в качестве начала сущих неопределенную двоицу" (Комментарий на «Парменида». - Plato Latinus III. L., 1953, р. 38). И если единица — начало точности, определенности и неизменности, то двоица — неточности, неопределенности и изменчивости. Двоица представляет множественность, чистую инаковость, неупорядоченность и неоформленность. Поэтому-то двойка — 1) вторая, последующая после единицы, есть самый принцип следования; более того, она представляет оконечность иерархии целого как материя. Двоица, или диада, 2) ответственна за наличие в мире неравного и становящегося, поэтому она — неопределенное, т.е. "большое и малое", "более или менее". Двойка — 3) составная, имеет части, делима. Кроме того, благодаря ей 4) всякое существующее стремится покинуть свое наличное состояние, превратиться во что-то другое. Наконец, 5) диада не может служить мерой, хотя тоже является началом. Таким образом, число как синтез предела и беспредельного образуется в сфере идеального парой принципов — самотождественной единицы и неопределенной двоицы (которая представляет первую, единственную и неделимую единицу как бесконечное множество единиц, по-прежнему неделимых). Но в каком смысле можно говорить о двоице как начале Здесь неизбежно присутствует некоторая трудность: с одной стороны, двойка выступает как начало, противостоящее и противоположное единице, следующее за ней, но от нее неотделимое. Как принцип двойка неделима, но она представляет множество, имея свое собственное начало также и от единицы (хотя как принцип она самотождественна), — совершенно определенная, она представляет неопределенность, ничто. Двоица вносит раздвоение в самые принципы, — ибо их два. Поэтому двоица также делима, выступает как представление безмерного и инакового. Подобная двойственность неслучайна: она связана с самой природой неопределенной двоицы. Это значит, что в паре "единое — неопределенная двойка" принципы онтологически не уравнены: первое, оставаясь неущербным, являет также и другое, инаковое, т.е. связано с негативным началом, как бы чревато им, производя его без убыли для себя. Двоица — это принцип рефлексии (именно поэтому без нее, без инаковости, нет ни бытия, ни познания), она — как бы зеркало, зависящее от первого, от единицы, отражающее то, чем само не обладает, зависящее от первого, единицы и тем самым "расставляющее", размножающее ее, неумножимую саму на себя. Синтез же двух начал впервые проявляется в тройке. Между тем единица — не число, а основание числа. Числа порождаются двумя упомянутыми принципами, причем единица представляет аспект тождественности и единства, а двоица — инаковости и множественности. Единица выступает как форма числа (тетический, позитивный принцип), а двоица — его материя (антитетический, негативный принцип) (Аристотель, «Метафизика» XIII 7, 1081а13 слл.; Плотин, «Эннеады» V, 4, 2). Принцип множественности, обращенный на саму первую и единственную единицу, умножает ее в две и в бесконечное множество единиц, ибо там, где положено другое, второе, положено и все множество единиц. Из этих-то неделимых, но теперь уже многих единиц и состоит число — не механическая их сумма, но органическое, синтетическое единство. Таким образом, число — это синтез предела и беспредельного, тождественного и инакового, , едино-множественное. Сам божественный дар мудрости, как говорит Платон, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность («Филеб» 16 с; ср. Плотин, «Эннеады» VI, 6, 1 слл.). Число поэтому есть мерное, оформленное множество, взятое как нечто единое, первая энергийная бытийная сущность, отступающая от обоих начал и как бы "держащая" в нераспадающейся синтетической связи единство и множество, тождественное и нетождественное (в числах проявляющееся как нечетное и четное), предел и беспредельное. Число, которое в триаде "единица — число — множественность" опосредует, "держит" крайние термины, всегда причастно не только единству, но и инаковости, которое для него проявляется во множественности, — в том, что чисел много, а также в том, что в них можно различать отдельные единицы, далее не разложимые. Между тем, пифагорейцами было открыто свойство несоизмеримости величин; например, в отношении диагонали квадрата к его стороне неизбежно присутствует некая иррациональность, поскольку отношение это не может быть выражено ни числом, ни соотношением чисел, — стало быть, его нельзя помыслить (хотя и можно представить наглядно в воображении). Это не значит, что числа сами по себе несоизмеримы: их мера неизменна — это неделимая единица, — но значит, что даже число оказывается неспособным всецело, до конца и без остатка измерить, определить и пронизать собой видимый мир, который хотя и несет в себе черты (трансцендентного ему) вечного и умопостигаемого, тем не менее никогда не может уподобиться ему полностью и целиком (ср. Платон, «Тимей» 37c-d). Помимо неизменно точных числа и эйдоса, в мире всегда присутствует некая аберрация, искажение, которое не может быть отменено и познано даже и числом. И хотя число противостоит беспредельному (Плотин, «Эннеады» II, 4, 15), оно все же вторгается в мир, так что не все в нем оказывается мыслимым и счисляемым, что и проявляется в свойстве несоизмеримости. Этим задается важнейшее для античной философии и науки отличие от числа от величины.